Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах] - Семен Аралов

Тов. Стасюлис был у нас в тюрьме руководителем нелегальной партийной группы, а мне, сидевшему в одной камере с ним, довелось выполнять его поручения. Удалось установить довольно постоянную связь с волей, информировать о нашем положении и получать, в свою очередь, нужную информацию.

Время шло. Реакция все более свирепела. Наше положение было угрожающим. Некоторые товарищи, например Балвочус, Мочкус и другие, уже были осуждены. Суд над Стасюлисом, мной и другими еще не состоялся, но мы знали, что нам грозила смерть или пожизненная каторга.

Нам стало известно, что по поручению Советского правительства С. И. Аралов ведет переговоры с литовским правительством об обмене политических заключенных, находившихся в Ковенской каторжной тюрьме, на шпионов и реакционеров, захваченных в Советской России.

Наконец такое соглашение было подписано. Было это в феврале 1922 года.

После его подписания в тюрьму приехал поверенный в делах РСФСР в Литве в сопровождении генерального прокурора Литвы. Нас вывели из камер, обыскали и отвезли в полпредство. Неужели свобода?! Затем нас повезли поездом по направлению к Риге. Вагон охранялся литовскими солдатами. Но кроме того в вагоне находился представитель советского полпредства.

Когда прибыли в Ригу, латвийские власти перевели нас в одно из вокзальных помещений и поставили у входа часовых. Все обставлялось так, как будто действительно надо было охранять «опаснейших преступников». Затем нас доставили к советско-латвийской границе. Потянулись долгие часы ожидания. Поезд с теми, на кого нас обменивали, запаздывал. Только поздно вечером поезд прибыл. Началась церемония передачи.

После этого наш вагон прицепили к поезду, идущему в Москву, и вскоре мы наконец пересекли границу. Мы дружно грянули «Интернационал».

Всегда начеку

В начале 1933 года меня пригласили в НКИД. Разговор был долгим, обстоятельным. Наконец предложили: не хочу ли стать дипломатическим курьером? Видимо, знание языков, тот жизненный путь, который был за плечами, подсказали такой вопрос.

Не скрою: на дипкурьерскую работу я пошел с большим желанием. Так же как и подпольная работа, требовавшая величайшего напряжения и выдержки, служба дипкурьера проходила в те годы среди больших опасностей. Но что за жизнь без тревог! Враги зорко наблюдали за каждым нашим шагом, каждую минуту можно было ждать какой-нибудь провокации. Требовались постоянная настороженность, умение все время быть начеку, быстро разобраться в обстановке. А к этому жизнь подпольщика приучила…

В НКИД, в отделе дипкурьеров, мне рассказали о технике дела, знакомили с особенностями рейсов. Познакомился с товарищами, а затем и первый рейс. Это был Восток — Китай, Япония, Корея.

В те годы японские империалисты, оккупировав Маньчжурию, подготовляли захват Сибири от Читы до Владивостока. Была создана хорошо оснащенная Квантунская армия. Помимо армейских частей Маньчжурию наводнила жандармерия, на службе которой находилось огромное количество бывших царских полицейских, беглых охранников, белогвардейских офицеров. Маньчжурия была провозглашена «независимым государством» Маньчжоу-Го, а «императором» посадили Пу И — марионетку, которой японцы вертели, как хотели.

Советское правительство не признало Маньчжоу-Го и не имело с ним официальных дипломатических сношений, но в Харбине продолжало оставаться советское генеральное консульство. В этот город часто приходилось возить дипломатическую почту.

В конце 1932 — начале 1933 года японцы вместе с полицией Маньчжоу-Го начали широкую волну террора не только против советских граждан, работавших на КВЖД, но и против сотрудников генконсульства. Угрозы, слежка, вплоть до нападений на улице, избиения, беспричинные аресты широко применялись на всей территории марионеточного государства. В этой кампании террора японцы не гнушались использовать отряды бандитов-хунхузов, которые нападали на поезда, грабили советских людей, уводили их в горы, требуя выкупа, и иногда даже убивали.

Не желая еще более осложнять создавшуюся тяжелую обстановку, Советское правительство начало переговоры с японцами о продаже им советской части КВЖД. Председателем нашей делегации на предстоявшей конференции был назначен полпред СССР в Японии товарищ Юренев. В мои обязанности входило обеспечивать связь с делегацией, для чего мне регулярно нужно было бывать в Токио и Харбине.

Была запрошена виза у властей Маньчжоу-Го, которую они должны были направить в наше консульство в Пограничной. Не ожидая каких-либо недоразумений с визой, я направился в Харбин, но на станции Пограничная, как только поезд остановился, вагон был оцеплен японской полицией и жандармами (как вскоре выяснилось, из русских белогвардейцев).

Эта банда предателей Родины буквально ворвалась в вагон, заполнила весь коридор, и один из них крикнул по-русски проводнику:

— Где советский дипкурьер?

Немного помедлив, я встал у двери своего купе и спокойно ответил:

— Я советский дипкурьер.

Жандарм ринулся ко мне. Я положил руку на косяк двери, другую опустил в карман и так же спокойно спросил:

— Вам что угодно, господа?

Жандарм осекся. Потом потребовал:

— Ваш паспорт!

Я вынул свой дипломатический паспорт, показал ему.

Жандарм долго разглядывал паспорт.

— А почему нет въездной визы?

— Виза должна быть у советского консула, — ответил я.

На перроне тем временем показался консул Егоров и двое или трое сотрудников консульства. Консул попросил разрешения войти в вагон. Жандармы не пустили его, но я понял, что в присутствии советского официального лица даже эти бандиты не посмеют ворваться в купе дипкурьера. Однако нервы были напряжены до последней степени; рука сжимала в кармане револьвер.

Полицейские и жандармы не снимали «осады», по моему адресу неслись брань и угрозы. Вдруг я услышал тихий голос подошедшего маньчжура.

На ломаном русском языке он сказал, как бы извиняясь:

— Физа есть, физа есть…

Делать было нечего, нас нехотя отпустили. Забрав почту, мы быстро направились в наше консульство.

Как я узнал потом, представителя властей Маньчжоу-Го заранее вызвал наш консул товарищ Егоров. Он предвидел, что в сложившейся обстановке русские белогвардейцы в форме жандармов Маньчжоу-Го могут натворить всякое.

Егоров сказал мне, что в Харбин можно уехать только на следующий день часов в пять-шесть утра, так как поезда ночью не идут — опасаются нападения бандитов.

Тяжело было ездить в те годы по Китаю. На следующий день наш вагон прицепили к пассажирскому поезду Пограничная — Харбин. Впереди была открытая платформа, на которой с обеих сторон лежали мешки с песком; группа вооруженных солдат-маньчжуров с пулеметом охраняла поезд. Но, как вскоре оказалось, пользы от такой охраны было немного.

Ехали очень медленно, на всех станциях стояли часами. На станцию Хандаохецзы поезд прибыл к концу дня. Как только паровоз остановился, вагоны заперли. Охрана куда-то исчезла.

Едва стемнело, как удары снаружи по железной стенке вагона заставили всех вскочить.

— Бандиты ломятся, — сказал кто-то.

Мы вынули револьверы и подготовили бензин и спички, чтобы в случае необходимости уничтожить почту. Через окно револьвером погрозили хунхузам. Некоторое время повертевшись около вагона и прокричав что-то, они ушли. Но спать в эту ночь уже никто не мог. На рассвете поезд медленно тронулся. Скорее бы Харбин…

Вот в такой обстановке продолжались наши поездки по Китаю. Нередко я и кто-нибудь из курьеров харбинского консульства совершали рейсы в город Дайрен (Дальний), в котором тогда с благословения японцев хозяйничала бандитская братия атамана Семенова. Его люди были среди полицейских, шоферов такси, обслуживающего персонала гостиниц и ресторанов. Каждая поездка в Дайрен могла в этих условиях кончиться трагично.

В 1933 году на станции Маньчжурия дипкурьер Сергеев (он работал в агентстве НКИД во Владивостоке) был окружен отрядом вооруженных солдат, приведен на вокзал, где в нарушение всех дипломатических правил его подвергли обыску, требуя диппочту. Сергеева долго держали в заключении, подвергая оскорблениям и угрозам. Все протесты советского консула были безрезультатны. К счастью, у Сергеева не было с собой на этот раз диппочты.

В тяжелых условиях приходилось ездить в те годы и из Владивостока в Токио, часто одному, без сопровождающего.

Однажды ехал сначала на японском пароходе «Амакуса-Мару», совершавшем рейсы Владивосток — Цуруга (небольшой японский порт), затем ночью поездом до Токио. На всем пути по всякому поводу и без повода японские полицейские и чиновники таможни пытались лезть в каюту или купе, шарили глазами по углам, приторно улыбались, интересовались всем, вплоть до того, имеет ли господин курьер жену и сколько у него детей. В Токио в это время проходила конференция по вопросам, относившимся к КВЖД, и японцы стремились, с одной стороны, поживиться информацией, а с другой — найти повод устроить какую-нибудь провокацию.